Гитлер сам активно участвовал в попытках демонтажа старого права, периодически корректируя судебные приговоры, которые казались ему неадекватными. Например, когда в 1938 г. произошло несколько крупных ограблений с использованием автомобильных ловушек-засад (die Autofalle) — заграждений или искусственных препятствий, — они вызвали озабоченность и опасения в немецком обществе. Воспользовавшись общественным неудовольствием, Гитлер 22 июня 1938 г. выпустил закон, имевший обратное действие до 1 января 1938 г. и предусматривавший смертную казнь за устройство подобных ловушек в преступных целях. Кроме того, ради осуществления скорого процесса в подобных случаях сфера компетенций особых судов, которые учреждали для рассмотрения политических дел, была распространена на уголовные дела ^{382} . Гитлер не брезговал даже использованием личного влияния для давления на суд с целью вынесения нужных ему приговоров.

В застольной беседе (в разгар войны) Гитлер назвал юриспруденцию «единственно верным путем к безответственности» и далее утверждал, что «для него каждый юрист либо дефективный, либо скоро станет им» ^{383} . 26 апреля 1942 г. Гитлер потребовал у рейхстага, собравшегося в последний раз, особых полномочий для того, чтобы без всяких юридических формальностей принудить любого немца к выполнению долга под страхом лишения поста или штрафа ^{384} . Он потребовал для себя права смещать и назначать судей и самостоятельно вводить новые юридические нормы. В целом немецкая общественность поддержала эти начинания, хотя немцы недоумевали: зачем фюреру понадобилось выказывать всему миру слабости и несовершенство административной системы немецкого государства. Правда, многие радовались, что, наконец, будет положен конец коррупции и протекционизму в обществе и партии. Из очередного расширения собственной власти Гитлер, угадав в очередной раз самое слабое место в общественных настроениях, извлек значительную пользу ^{385} .

Рейхстаг, конечно, дал ему такое право; таким образом, эволюция принципа фюрерства завершилась: в этот день были отвергнуты последние связи власти фюрера с правом и законом: рейхстаг постановил, что «приказ фюрера» (Fuhrerbefehl) является законом. Как утверждал один из нацистских юристов Готтфрид Неезе, «фюрер говорит не от имени народа, действует не представляя его интересы — фюрер сам и есть народ, поэтому никакие ограничения его власти неуместны. Сама его воля созидает право. Между фюрером и немецким народом существует магическое согласие, которое делает предательством любую оппозицию фюреру» ^{386} .

СД передавал, что народ удивлялся, зачем Гитлеру понадобился еще и закон о чрезвычайных полномочиях: неужели ему, как фюреру, и без этого не хватает власти. Многие немцы восприняли обращение Гитлера к рейхстагу и его речь как завуалированную угрозу тем партийным функционерам, которые еще не осознали, что идет война и что нужно уметь идти на жертвы ^{387} . В образованных же кругах новое расширение власти Гитлера расценили как диктатуру: говорили даже, что теперь все немцы вне закона. Судьи же однозначно восприняли обращение Гитлера как призыв к ужесточению судебной практики, усиление репрессивных мер. Однако ожидаемого Гитлером прямого и непосредственного действия новые полномочия не имели по причинам, о которых речь ниже.

Из дневников Геббельса видно, что брожение умов среди юристов и чиновников, вызванное речью Гитлера перед рейхстагом, не улеглось: Геббельс в этой связи сетовал, что не стоит так сильно давить на чиновничий корпус в тяжелых условиях войны, требующих особого напряжения и самоотдачи ^{388} . Это были не пустые слова: нацистам так и не удалось привлечь на свою сторону крупных ученых — юристов — за исключением короткого сотрудничества с ними Карла Шмитта. Гитлеровцы довольствовались второстепенными и третьестепенными специалистами — Теодором Маунцем, Вернером Бестом, Гансом Франком, Готтфридом Неезе, Рейнгольдом Хене. Отход от правового государства и его правил осуществился открыто и явственно. Карл Шмитт объявил словосочетание «правовое государство» — плохим, в отличие от словосочетания «национал-социализм». Центральным элементом всякого правового государства является разделение властей. Другим важнейшим признаком правового государства является доступность правосудия для всех. Как в первом, так и во втором случае нацистская система отрицала правовое государство.

Критика нацистских юристов была направлена на «римское право», которое противопоставляли немецкому «народному праву». Против «римского права», в котором одна норма подтверждалась другой, была направлена и отмена запрета на приговоры по аналогиям и отмена правила о том, что закон не имеет обратной силы. В 1935 г. приговоры по аналогиям были допущены в судебную практику с той целью, чтобы заменить формальный подход к делу представлением о том, что любой ущерб общественно значимым целям следует строго пресекать. Нацистам было чрезвычайно важно, чтобы не произошло застывания (формализации) права в законах. Как пояснял министр юстиции Гюртнер, очень важно, чтобы принцип справедливости, ради которого существует закон, не был бы этим законом ущемлен. Писаные законы продолжали отражать волю фюрера и оставались важным источником правосудия; там, где закон молчал, суд должен был действовать по своему усмотрению ^{389} . Вновь введенный в практику принцип приговоров по аналогиям открыл почти неограниченные возможности для обвинительных заключений. Например, внебрачный сын еврейки был осужден за то, что при вступлении в НСДАП указал только на усыновивших его родителей. Этот человек был осужден, несмотря на то, что НСДАП не была государственной организацией, и заявление этого человека в юридическом смысле не было документом. В обвинительном заключении говорилось: «Нет никакого сомнения в том, что здоровое национальное чувство не может допустить подобного образа действия, наносящего прямой вред НСДАП» ^{390} . Нацисты сплошь и рядом нарушали один из главных принципов права — «nullum crimen, nulla poena sine lege» (не карается действие, в момент совершения которого законом не было предусмотрено за него наказания).

Нацистское правосудие и общество до войны

Непосредственным поводом для создания нацистами «народного суда» был пожар рейхстага: СА и СС получили право на превентивные аресты; таким образом нацистское руководство стремилось укрепить свою властную автономию [29] . Гитлеру и Герингу очень не нравилось то, что поджог рейхстага стал предметом следствия имперского суда; оба они по праву опасались, что следствие может прийти к выводам, которые не будут согласоваться с политическими потребностями и целями нацистов, что на деле и произошло. 28 февраля 1933 г. был опубликован чрезвычайный декрет «О защите народа и государства», который положил основу формирования «правовых» начал диктатуры. Гитлер обосновывал декрет следующим образом: «Показателем высокого уровня развития культуры является отнюдь не личная свобода… Если не ограничивать свободу личности, то люди начинают вести себя, как обезьяны… Чем примитивнее люди, тем более воспринимают они любое ограничение своей свободы как насилие над собой» ^{391} . На заседании правительства 7 марта 1933 г. Гитлер и Фрик потребовали, чтобы следствие вовсе не затевали, а Люббе публично повесили бы в связи с очевидностью его вины. Поскольку действовавший в Германии уголовный кодекс за поджог предусматривал «только» каторгу, а дополнения к кодексу о смертной казни за поджог рейхстага были утверждены уже после поджога Люббе, то в отношении этого конкретного преступления Фрик потребовал в виде исключения применить к закону обратную силу и казнить Люббе. Это было грубейшее нарушение права, которое не могла себе позволить никакая культурная страна, и в министерстве юстиции возникли возражения. Процесс о поджоге рейхстага все-таки состоялся, он протекал для нацистов крайне неблагоприятно, поскольку все обвиняемые, кроме несчастного ван дер Люббе, были оправданы. Тем не менее, 29 марта был опубликован «закон Люббе», и виновник поджога по этому закону в итоге был казнен. Однако вследствие сопротивления президента Гинденбурга и министра юстиции Гитлер вынужден был допустить следствие имперского суда. Иными словами, нацисты смогли создать прецедент, но органы правосудия формально отстояли свои компетенции ^{392} .